Когда время судья и палач. Психологическая драма с криминальным событием - Алена Бессонова
Звук приближающихся быстрых шагов прервал размышления Исайчева. Увидев жену, Михаил порывисто встал, приготовился парировать вопрос: «Чего сидим, весны ждём?»
Но Ольга молча протянула телефонную трубку.
— Кто? — тихонько спросил Михаил.
Жена пожала плечами и также тихо ответила:
— Кто-то сильно обрадовался, тому что, наконец, тебя нашёл. Говорит он твой старый приятель ещё с юридического, некто Русаков Александр Егорович.
Михаил забрал трубку и, приложив её к уху, обрадованно шумнул:
— Русак?! Сколько лет? Сколько зим? Ты где в Сартове? Записывай адрес…
Трубка в ответ загудела радостным голосом:
— Я на родине Ломоносова в Холмогорах. Слыхал о таком городище?
— Ещё как слыхал! Помнишь в детстве фильм Сергея Бондарчука «Серёжа», там паренёк говорит: «Какое счастье мы едем в Холмогоры!» На всю жизнь запомнил лицо мальчишки, оно и было счастье… Так ты, Александр Егорович, получается в самом центре счастья обретаешься?
— Выходит, так! — прогудела трубка, — с маленьким уточнением: основное жилище в Архангельске. Там семья. Я посещаю их наездами. Сам кучкуюсь в Холмогорах, там штаб моей нефтяной компании. Но и там бываю нечасто, чаще непосредственно на вышках. Как юридический институт закончил, так папаня мой меня к нефтянке и пристроил. Он в управлении архангельскими промыслами в отделе кадров главным был. Потом уже сам пробивался. Сейчас в качестве начальника промысла тружусь.
— Так ты ца-а-аль?! — хохотнул Исайчев, коверкая окончание слова.
— Цаль, цаль! Небольшой такой царёк! — подтвердил Русаков тоже похохатывая. — Чё звоню-то? Дело к тебе есть.
— Так, оно понятно… Стал бы ты меня без дела искать. Только, Сашок, я в органах больше не служу…
— Это и хорошо! — звякнула трубка. — Я в курсе, что ты частным сыском занялся. У меня дело конфиденциальное. Можно сказать, личное дело. Надо чтобы ты приехал. Бери своего напарника и приезжайте. Все расходы оплачу. И чтобы вам захотелось поехать, сообщаю: у нас здесь охота — с большой буквы охота, а рыбалка, ух! На Волге такой рыбалки в жисть не было…
— Подумать можно?
— Нет! — рявкнула трубка.
— Ну тогда встречай. Только про Волгу слова возьми назад. Наша Волга всем рекам мать.
— Мать, твою мать. Согласен! Только рыбы в ней мало осталось… Несогласен?
— Согла-а-асен… — нехотя подтвердил Исайчев.
1944 ГОД. Сартов
В воскресный день Сенной базар в Сартове похож на растревоженный улей: сунь палец — ужалят. Так думал Ефим Мессиожник, подходя к толкучке, в которой действительно сновали подозрительные типы, жирующие на бедах войны.
— Чаво надо? Чо имешь? — заступил дорогу небритый парень и, лениво подождав, пока Мессиожник презрительно измерит его взглядом от сломанного козырька смятой военной фуражки до сапог-гармошек, исчез.
— Кто угадает карту, получит за рупь три красненьких… Три по тридцать за рупь! Попытай счастья… — звенел детский голосок в правом ухе, а слева тихо, почти умоляюще, — серебряная… От мужа осталась, упокой его, боже!
Мессиожник повернулся и увидел: согбенная старушка в драном сером полушалке крестится, а в её сморщенной ладони круглый кусочек белого металла — царская медаль.
— Зачем так, мать?
— Не украла я. От мужа осталась. Ерой был… Хлебцем возмести или маслицем.
В кармане у Мессиожника три солдатских пайки хлеба, взял, когда ехал на товарную станцию разгружать вагон с запчастями для самолётов. Думал, задержится — пожуёт. Вагон не пришёл. На обратном пути остановил Ефим полуторку у Сенного базара, слез, пошёл хлеб на табак поменять. Табак золотая вещь для обмена, за него что хочешь отдадут. Мужик без хлеба потерпит, без табака в военное время совсем худо.
— Нате, бабуся, — протянул Ефим ржаной ломоть.
— Мало, касатик, серебряная она, на зуб пробовала!
— Я ж вам так даю, бесплатно.
— Нет, и нет, и нет, я не нищая. Тогда возьми, возьми, голубок, — старуха сунула ему в руку медаль. Он еле успел её удержать, отдал последние два куска.
Собрался уходить, а перед ним тот же парень в мятой военной фуражке подрагивает коленкой в широкой брючине, скрипит носком новенького сапога.
— Положил я на тебя глаз, кореш. Если нужна будет медалька этой войны с документом, с утра к пивному ларьку жмись, засеку. Где вкалываешь-то? Фабричный? Ну, ну, не особенно-то буркалами блести… Может ещё чем интересуешься, так мы завсегда…
Ефим осмотрел, нестоящего на месте шнырялу, едва слышно произнёс,
— Антиквариат… Подлинники… Старинные…
Пройдоха заблестел глазами:
— Дедовское старьё? Этого добра сколько хочешь… На что менять будешь?
— А на что надо?
— На довоенные консервы, самолучшие: икру, осетрину, американскую тушёнку говяжью, балтийский шпрот…
— Куда приносить?
Шныряла сунул в ладонь Мессиожника бумажку,
— Позвони, как созреешь…
2010 ГОД. Село Холмогоры. Дом Русакова
Исайчев с Романом Васенко прежде чем войти в избу Русакова по примеру хозяина у порога обмели веником унты[1], любезно привезённые Александром Егоровичем прямо к самолёту. У трапа, прежде чем выдать гостям обувку, Русаков презрительно осмотрел их модные ботинки:
— Не в Венецию прибыли, господа, здесь вам не тут. Север!
Через двадцать минут поездки гости поняли, насколько был прав хозяин.
Воздух звенел и колол тонкими иголочками их ещё не успевшие замёрзнуть лица. Усаживаясь на переднее сиденье автомобиля, Русаков бросил водителю:
— Сеня, позаботься о медвежьих комбинезонах для наших гостей. Ты теперь работаешь с ними, чтоб не одного волоска… Понял?
Угрюмый Сеня молча кивнул.
Дом Русакова не оправдал ожидания Исайчева и Васенко, но тем самым даже обрадовал друзей. Это была обычная крепко сколоченная изба из нецилиндрованных стволов «железного» дерева лиственницы. Никаких изысков и излишних украшений.
Осмотрев залу, Роман не удержался тихим голосом пропел:
Новая светёлка чисто прибрана:
В темноте белеет занавес окна;
Пол отструган гладко; ровен потолок;
Печка развальная стала в уголок
Воздух в избе стоял особенный, пряный, наполненный ароматами сухих трав, еловой хвои, печёного теста. Некрашеное дерево излучало мягкий приглушённо золотистый цвет. По полу тянулись радужные домотканые половики или дорожки, впрямь напоминающие лесную широкую тропинку.
— Кто ж у тебя тут хозяйничает, коли жена в Архангельске? — спросил, рассматривая жилище и усаживаясь на полукруглый кожаный диван Исайчев.
Боковая дверь тихонько скрипнула и на её пороге показался пожилой с довольной улыбкой на лице мужчина. Его голова была лыса как коленка, только от виска по загривку и опять до виска едва проклёвываясь, рыжела узкая полоска сбритых волос. Припадая на одну ногу, человек вышел на середину зала и пристальным колющим взглядом изучил гостей, прежде чем протянуть руку для приветствия, пояснил:
